Бытует мнение, будто современной экономике очень нужны люди. И эта экономика всегда будет стремиться к увеличению их числа. К этой мысли подталкивают, как бытовые соображения, вроде «чем больше людей, тем больше прибыль», так и более сложные.
Например, «капитализм всегда ищет рынки сбыта». Да, про это было и у Маркса, и у ряда других мыслителей того времени, и у современных экономистов тоже.
Однако тут самое интересное, что Маркс и его современники были правы, а вот современные экономисты — уже не совсем. Это кажется парадоксальным — «как можно быть правым и неправым, если тезис не изменился?» — но, кроме тезиса, ещё ведь могут измениться условия.
При этом, что именно и как изменилось, вполне можно понять при помощи одного из положений «трудовой теории стоимости».
Трудовая теория стоимости
Каждый человек тратит часть своего времени на производство. В примитивном случае — на производство еды и одежды для самого себя. В более сложных — на производство какого-то продукта, который можно обменять на другие продукты.
Время в сутках конечно, поэтому он может потратить на производство конечное же время. При этом, он может сам потреблять всё произведённое, может обменивать его самыми разными способами, может участвовать в более сложных экономических отношениях, но одно остаётся неизменным: произведённое им делится на две принципиальные части.
Одна часть — это то, что идёт на его собственное воспроизводство. То есть, на еду, одежду, крышу над головой — в необходимом для выживания количестве и качестве. А также на выращивание «новых работников» — в первую очередь его собственных детей.
Вторая же часть — это произведённое сверх необходимого для выживания (именно она называется «прибавочной стоимостью», кстати).
По сути, это всё означает, что часть рабочего времени человек тратит на свой обязательный «прокорм», а часть — на производство сверх того.
Первая часть должна быть потреблена в обязательном порядке самим же человеком — иначе он через небольшое время просто прекратит существовать. Эту часть от него невозможно отторгать в регулярном порядке. Один раз прийти и ограбить — да. Но чтобы он был поставщиком ценных продуктов годами — нет. То есть, какой бы строй ни был на дворе, эта часть всегда будет оставаться у данного человека.
Прибавочная стоимость
Иное дело — вторая часть. «Прибавочная стоимость». За неё уже можно побороться. Она может быть пущена на украшение жизни того, кто её произвёл, а может отойти ещё кому-то. Например, собственнику производства. Конечно, в реальности никогда не бывает так, чтобы кто-то один получил всю эту часть целиком. Но тенденция очевидна. Собственнику выгодно собрать со всех своих работников всю произведённую ими прибавочную стоимость. Работнику, напротив, выгодно сохранить её целиком для себя. А в рамках некого «паритета» её можно пустить на «общественное благо». Например, на общий для всех местных жителей парк или музей.
В начале существования человечества того, что человек был способен произвести, хватало только на первую часть — на выживание себя самого и выращивание детей. Локальные излишки, как правило, уходили на «гарантию будущего» — запасы на зиму, например. Но по мере развития технологий (включая, кстати, социальные) ситуация начала меняться. Человек вдруг оказался способен в определённых условиях произвести больше, чем надо. Причём, больше, чем надо, даже с учётом необходимых запасов.
Это привело к тому, что появилась не только возможность создавать предметы роскоши, но и содержать тех, кто сам создаёт меньше, чем надо для его выживания, или не создаёт вообще. Ведь пока человек создаёт не более, чем нужно, чтобы ему самому выжить, нет смысла его порабощать. Ограбить — да, есть смысл. Но в качестве раба он всё так же будет работать на своё собственное пропитание. Не давая «хозяину» никаких бонусов от пребывания у него в рабстве.
Однако если человек может производить, скажем, на 10% больше, чем ему нужно, то смысл уже появляется. Можно, например, поработить десятерых и дальше жить, не работая. Так же по уровню благосостояния, как они, но не работая. А можно работать, но жить вдвое богаче.
Если же каждый производит в два раза больше, чем надо, а порабощены, например, сто человек, то появляется возможность получить в сто раз больше, чем каждый из них. И таким образом из шалаша переселиться во дворец с садом. В общем, широкие возможности.
Опять же, на практике от роста количество производимого сверх стоимости воспроизводства дополнительные бонусы достанутся и самим работникам. Они уже будут жить не в шалашах, а в домах. Есть не что попало, а хлеб или рисовую похлёбку. Через некоторое время и им тоже будут доступны зрелища, равно как и предметы роскоши. Просто по той причине, что с их стороны тоже наличествует борьба за произведённое ими. Приходится делиться.
Вырастет, кстати, и сама стоимость воспроизводства — теперь в неё будет входить образование, необходимое для использования новых технологий, медицина, позволяющая сохранить уже получившего образование и опыт как можно дольше, а также некоторые другие вещи.
Возникает вопрос: а зачем хозяину нужны все эти технологии, если стоимость воспроизводства возрастает? Не лучше ли было без них? Дело в том, что технологии дают больший прирост прибавочной стоимости, чем стоимости воспроизводства работника.
Положим, работник, благодаря технологии, стал производить двадцать условных единиц товара за день, а раньше производил десять. Из десяти единиц на воспроизводство работника раньше тратилось семь единиц. А теперь тратится одиннадцать. Раньше, таким образом, хозяин мог рассчитывать на три единицы с работника в день, а теперь — на девять. Хотя вроде бы стоимость воспроизводства работника возросла примерно в полтора раза.
В общем-то, даже если пару единиц в этой ситуации отстёгивать работнику на роскошь, то всё равно оказывается выгодно.
Да, за это приходится заплатить и другую цену — в частности, дать работнику больше свобод. Поскольку систему высококачественного обучения широких масс рабов организовать довольно сложно, да и сложный труд рабам даётся гораздо хуже. Однако изымать прибавочную стоимость можно и другими способами. Многие из которых будут даже казаться «добровольной сделкой». Как бы уже не кто-то лично, а «сами условия» вынуждают. Вот им и предъявляйте свои претензии.
Заметьте, до этого момента концепция «больше порабощённых — больше прибыль» всё ещё работает. Хотя некоторые подвижки к изменению в нём уже есть.
В частности, присвоение прибавочной стоимости происходит уже не совсем напрямую. Это раньше местный вождь получал с каждого своего раба мешок риса и кусок мяса. Сейчас уже всё сложнее. С работника хозяин получает произведённый работником продукт. Этот продукт он продаёт и часть вырученных денег передаёт работнику в качестве зарплаты. Другую часть денег он тратит, например, на расширение производства. Третью — на разработку технологий. И так далее. Однако в результате сколько-то денег у него остаётся на собственное потребление. И эта часть даёт ему гораздо больше, чем те мешки риса и куски мяса, которые когда-то получил бы самый богатый рабовладелец планеты.
В общем, что-то уже изменилось, однако всё ещё выгодно расширяться. Ведь даже при выросшей производительности труда дополнительные работники всё ещё увеличивают доходы.
Вы наверно слышали тезис «капитализм всё время ищет рынки сбыта». С одной стороны, это правда. С другой стороны, часть правды тут незаметно сокрыта. Поскольку звучит всё это так, будто бы цель собственника — сбыт. Хотя на самом деле цель — потребление. А сбыт нужен только по той причине, что через него сейчас извлекается прибавочная стоимость.
Грубо говоря, есть в Африке какая-то страна, где всё ещё не покупают стиральные машины. Можно приехать туда и начать их там продавать. Поиск рынка сбыта, о да. Однако цель вовсе не в том, чтобы обеспечить стиральными машинами жителей этой страны. Цель в том, что стиральные машины вымениваются на некие деньги, на которые можно купить то, что производят жители этой страны, а потом продать это там, где производились стиральные машины. В результате этой операции может оказаться так, что часть прибавочной стоимости, произведённой африканцами окажется у тебя. И дополнительная часть прибавочной стоимости, произведённой там, где производились стиральные машины.
Например, в этой Африканской стране добываются алмазы. Добывающие их африканцы довольно бедны, но тот, кому принадлежат алмазные копи, всё-таки сколько-то платит своим работникам. Стиральные машины там производить не умеют, поэтому купить их можно только у нас. И местные жители покупают. На эти деньги мы покупаем алмазы (собственник добывающего предприятия ведь тоже добывает алмазы, чтобы их на что-то поменять, — ему самому столько алмазов не нужно). Алмазы мы продаём в своей стране как предмет роскоши.
Теперь что получилось в итоге? В стиральной машине и в алмазе «содержалась» часть прибавочной стоимости, произведённой теми, кто делал стиральные машины и алмазы — то есть, тех сил и времени, которые они затратили на производство. В результате ловкой операции мы «конвертировали» эту стоимость из стиральных машин и алмазов в деньги, на которые можно купить то, что мы пожелаем. Операция удалась.
Однако имело ли смысл продавать стиральные машины, если бы алмазы или что-либо ещё там не производилось? Нет. Раз они ничего не производят, у них нечего обменять на деньги «нашей страны» (например, на доллары). Сейчас «наши» деньги приходят к ним от владельца алмазного производства, который продаёт алмазы жителям нашей страны. Нет производства — нет продаж — нет денег.
Даже если бы они решили напечатать свои собственные деньги, эти деньги ничего бы не стоили — ведь на них ничего нельзя купить, поскольку они ничего не производят.
Идеей о «поиске рынка сбыта» по сути маскируется вот это самое: нужен не просто рынок сбыта, а рынок обмена. В цепочку может быть вовлечено сколько угодно участников, но там, куда мы продаём, хоть что-то должно производиться. Что-то, востребованное извне. Не алмазы, так бананы, нефть, костяные статуэтки, этнические песни, которые нравятся жителям других стран. Хоть что-то.
И пусть это нужно не напрямую жителям «нашей страны», но хоть кому-то, цепочка от кого ведёт именно к нашей. Только в этом круговороте становится возможно получить дополнительную прибавочную стоимость, а не просто отдать кому-то произведённое.
Тогда расширение рынка станет выгодно. Точнее, выгодно в некоторых условиях. Которые, вплоть до конца двадцатого века, всё время везде присутствовали, а потому казалось, что так будет всегда.
И в этом смысле тот же Маркс написал чистую правду: капитализм всегда ищет новые рынки сбыта. Ведь правда так было всегда. И это «всегда» продолжалось ещё сто пятьдесят лет после выхода его книг.
Однако уже в середине двадцатого века можно было бы понять, что «всегда» движется к своему закату. Поскольку стало чётко вырисовываться то, чего раньше в таких масштабах не существовало.
Дело вот в чём. Как выше говорилось, забирать себе в регулярном порядке можно только прибавочную стоимость. И пока она не сильно превосходит стоимость воспроизводства, всё логично. У нас тут проживает тысяча человек, они производят втрое больше, чем могут потребить. Мы плывём куда-то, где производят в полтора раза больше. Да, каждый тамошний житель нам в четыре раза менее выгоден, чем наш житель.
Однако, что с того? Не так страшно — всё равно есть прибавка.
Тем более, если они ещё при этом меньше потребляют. Например, вдвое меньше — тогда тамошний житель всего лишь в два раза менее выгоден.
Вдобавок, их можно как-то обучить, чем повысить их производительность труда, а делиться с ними по инерции всё ещё надо будет в меньшей степени. Иногда по этой причине туда даже выгоднее перевезти производство, а здесь, у нас оставить только инженеров…
Чувствуете, подвох? «Здесь у нас» остались только инженеры. А куда делись наши бывшие рабочие-то? Они оказались менее выгодны. И потому стали безработными. Нашими здешними.
Благо, пока есть где брать новых рабочих, наших здешних всё ещё можно превращать в дополнительных инженеров. Кроме того, они могут оказывать здешним инженерам услуги. Ну там, в ресторанах их обслуживать, песни для них петь и так далее.
Вот тут-то уже можно было бы заподозрить печальный финал. Однако нашлась спасительная соломинка: ведь через какое-то время там у них все тоже оборзеют и станут требовать больше — вот тогда-то снова станет выгодно держать рабочих у нас здесь. А во время промежуточного состояния мы снимем неплохой дополнительный барыш: ведь временно можно было делиться с теми, кто всё производит, в значительно меньшей степени.
И это правда работало, пока производительность труда повышалась относительно медленно. Пока рабочий Запада на своём станке производил в пять раз больше, чем рабочий Востока молотком и напильником…
Однако появились роботы и компьютеры. И вдруг оказалось, что вполне возможно производить в тысячи раз больше в расчёте на одного работника. Современный автоматизированный завод могут обслуживать пара десятков человек, а производит он — как сотни тысяч африканцев вручную. И это в лучшем случае — ведь процессоры, например, молотком вообще произвести невозможно.
И это ведь ещё не предел. Вполне отчётливо маячит перспектива того, что один человек будет способен обслуживать десятки заводов. Да, ещё сколько-то людей будут делать компьютерные модельки того, что на этих заводах производится, но на Земле ведь живут миллиарды.
В этих условиях с африканцев просто нечего получить — ведь они все в сумме, вполне возможно, будут производить меньше, чем один завод. Ну ладно, сто заводов. Каждый из которых обслуживает сто человек. Но всё равно, десять тысяч человек, выходит, производят прибавочной стоимости столько же, сколько миллиард. Есть смысл включить в систему африканцев, которые дают вчетверо меньше европейца, даже в десять раз меньше. Но не в сто тысяч раз. Такое просто не окупается. Даже разница в тысячу раз лишает такое смысла с точки зрения капиталистической экономики.
Мало того, не только африканца — азиата, американца, европейца. В остальных местах ведь так же. Какой смысл всем им что-то продавать, если они все вместе имеют производительность труда, равную нескольким сотням автоматизированных заводов?
Работники этих заводов производят настолько огромную прибавочную стоимость, что торговать имеет смысл только с ними и с владельцами этих заводов. Ну, быть может, ещё с теми, кто для них пляшет и еду им приносит. Но тут всё равно уже не о миллиардах человек речь.
Можно задать вопрос: а кому тогда продавать произведённое на этом заводе? Ведь если миллиарды станут безработными, да и вообще смысл им что-то продавать пропадёт, то куда будет реализовываться продукция? Видимо, придётся, их на какой-то работе оставить?
Дело в том, что тут делается ровно такая же ошибка, как и с «рынками сбыта». Подразумевается, что цель — продать. Хотя реальная цель — получить себе произведённую другими прибавочную стоимость в виде продуктов конечного потребления. И что-то продавать имеет смысл только тогда, когда это служит достижению вот этой вот основной цели. Да, долгое время эти цели совпадали, но вот он — тот момент, когда началось несовпадение.
Если «просто дать им какую-то работу», то что ведь, по сути, будет происходить? Те, кто генерируют основную массу товаров, за просто так отдают куче народу деньги, на которые эта куча народа купит эти же самые товары. В общем-то, можно было просто товары раздавать — с тем же успехом. Ведь в этом процессе теми, кому за просто так дают товары, никакая стоимость не производится, а потому нет и прибавочной стоимости, которую можно было бы у них изъять в свою пользу. Грубо говоря, ты им даёшь товары, а они тебе в ответ ничего не дают. Это — как та гипотетическая африканская страна без алмазов.
Зачем тогда производить столько товаров? В общем-то, незачем. Но всё равно система будет идти в том направлении. Потому что на всех промежуточных этапах выгоднее производить на автоматических предприятиях, где работники (пусть даже осыпанные золотом ) приносят просто гигантский бонус, чем пытаться что-то урвать с кучи пусть даже живущих на рисе и воде производителей вручную.
Тут чисто эволюционная логика: любой, кто, например, задумавшись о будущем, попытается производить неавтоматизированным способом, проиграет в конкурентной борьбе. Ведь производить его предприятия будут меньше, а платить работникам в сумме придётся больше. Любой такой задумавшийся будет разорён и поглощён автоматизатором.
Даже законодательно прервать автоматизацию не получится: ведь в этом случае аналогичное будет происходить на уровне стран и транснациональных корпораций. Ну ОК, где-то запретили — те, кто может, перевозят своё производство в другую страну, а оставшихся через некоторое время схарчивают соседи вместе со всей их страной.
Иными словами, предельное состояние этой системы такое, что не просто не выгодно расширяться в Африку, а вообще во всём мире люди на хрен не нужны.
Гипотетически можно было бы предположить возникновение чего-то вроде «двух контуров экономики». Сверхразвитая автоматическая и кустарное производство для миллиардов «отверженных». Но даже этот сценарий пессимистичен: любой, кто преуспеет в кустарном производстве, будет переходить в более выгодное автоматическое, а потому во втором контуре будут вечно оставаться только самые убогие технологии. Причём, медицина и образование в нём тоже сойдут на нет.
Но и это гипотетическое — маловероятно. Ведь и тут будет действовать означенная закономерность. Любой, у кого есть деньги, купит на них более качественный и более дешёвый товар с автоматизированного производства, а не более дорогой и менее качественный у «кустаря». Кустарь же просто не сможет себе позволить конкуренцию — цена товаров с автоматического производства будет столь низка, что если продавать кустарные по такой же цене, то выручка не сможет обеспечить даже выживание кустаря.
То есть фактически большинство людей будут вынуждены перейти на натуральное хозяйство: сам вырастил — сам съел. Но тут вопрос: где взять столько земли? Ведь производство еды без техники даёт гораздо худшие результаты, а потому её надо больше для прокорма того же количества людей, а всякий навороты, типа вертикальных ферм кустарям не светят.
Да и кто им даст эту землю? Денег у них нет, а просто так её раздавать — как-то невыгодно. Как максимум, можно отдать то, что не особо-то и нужно.
Таким образом, на натуральное хозяйство в лучшем случае перейдёт малая часть людей в наиболее «неудачных» уголках планеты.
Вторая же альтернатива — просто вымирание большинства населения. Причём даже не потому, что тайные масонские круги где-то соберутся и решат уничтожить человечество. Нет, собраться-то они, конечно, могут (возможно, уже сейчас кто-то собирается и своим тесным кругом играет в мировое господство), однако решать будут не они, а само устройство системы. Само устройство таково, что по мере следования к закономерному финалу большинство людей либо вообще потеряет возможность воспроизводиться, либо будет вытеснено в примитивное натуральное хозяйство. Которое, впрочем, всё равно такую массу людей прокормить не сможет, поэтому несколько миллиардов человек вымрет.
Вдобавок, в результате обострения проблемы выживания, людей будет легко спровоцировать на войны, чем наверняка воспользуются те люди, которые пожелают поучаствовать в переделе собственности на автоматизированные производства. Впрочем, постоянные кровавые конфликты в таких условиях будут даже без их желания.
Можно понадеяться, что, опасаясь массовых бунтов и революций, если уж не сами собственники частным порядком, то правящие круги введут что-то вроде системы синекур (оплачиваемых, но бесполезных работ) или социальных пособий. Однако тут надо понимать: правящие круги в таких условиях будут на 100% состоять из тех самых преуспевших владельцев автоматизированных предприятий, а потому для них такая система будет тождественна всё той же раздаче благ, по их мнению, принадлежащих лично им, без какой-либо надежды получить что-то взамен. Если в нынешнем состоянии безработные воспринимаются, как бесполезный на данный момент баласт, который в перспективе, тем не менее, может оказаться полезным, то здесь «баласт» будет бесполезен для них и в перспективе тоже. И, разумеется, от него будут пытаться избавиться. Не прямым убийством, но деградацией и «естественным» вымиранием.
В конечном счёте любая из этих веток приводит к одному и тому же исходу: на Земле в цивилизованном состоянии сохраняются владельцы автоматизированных производств, работники этих производств, чьё количество по мере усиления автоматизации тоже постоянно сокращается, а также те, кто прислуживает работникам и хозяевам.
При этом «цепочку» из прислуживающих — прислуживающие тем, кто прислуживает, и т.п. — выстроить уже не удастся. Возможно, у владельцев производств будет свой штат поваров и официантов. Возможно даже, что таковой штат будет у работников этих производств. Но уже маловероятно, что у повара того повара, который готовит для владельца автоматизированного предприятия, тоже будет свой личный повар.
Таким образом, даже если предположить, что собственников автоматизированных предприятий будет сотня тысяч (это — крайне щедрое предположение при очевидной тенденции к монополизации), то все остальные в сумме в лучшем случае составят сотню миллионов. Скорее же всего речь пойдёт о десяти миллионах или меньше. Особенно на более поздних этапах автоматизации и монополизации.
Это разрушает все надежды на «постиндустриальную экономику», которая «всё исправит, поскольку позволяет заниматься не только производством». Действительно, благодаря высокой производительности труда, в современной экономике возможно существование огромного количества людей, производящих услуги. Вроде бы чуть ли не каждый второй житель развитых стран занят чем-то, что вообще не связано с производством.
И это не иллюзия — это правда. В этом даже нет ничего особо страшного. Но только до тех пор, пока ситуация далека от описываемого тут пессимистического сценария. Дело в том, что обмен услуг на товары — независимо от длины цепочки обменов, которая разделяет поставщика услуги от поставщика товара — возможен только в том случае, когда у причастных к производству есть достаточная суммарная потребность в услугах, чтобы компенсировать необходимое поставщикам услуг количество товаров.
Рассмотрим, например, ситуацию, когда в некотором селе тысяча человек производит продукты, а один работает парикмахером. Пока вся тысяча регулярно стрижётся у этого парикмахера, он может выменивать свою услугу на еду (ну да, они ещё друг у друга картошку на морковку выменивают, но это в данном случае неважно).
Потом к нему добавляется ещё трактирщик. Опять же, всё пока работает: крестьяне стригутся у парикмахера и пользуются услугами трактирщика, который готовит им еду (пусть даже в конечном счёте из тех продуктов, которые они и вырастили).
Но теперь предположим, что у кого-то из производителей еды появился робот‑крестянин, который способен выращивать столько же еды, сколько за это время её выращивает десять тысяч человек. Выращивающие еду прежним способом уже не могут с ним конкурировать (то есть, продавать свою продукцию, по цене, хотя бы компенсирующей стоимость их самовоспроизводства), а потому вынуждены либо перейти на полное самообеспечение, либо искать себе место в «сфере услуг».
Вообще неважно, что они выберут: кто-то может начать петь песни, кто-то — открыть банк, кто-то — тоже податься в парикмахеры. И тут возникает печальная закономерность: любой может поменять свою услугу на другую услугу. Однако эти деньги кочуют только между производителями услуг. Чтобы же получить еду, нужно обменяться с владельцем робота-крестьянина. Но тому не нужно по пять стрижек в день. И в ста трактирах разом он тоже посидеть не может. Сколь бы активно ни обменивались между собой услугами их производители, их суммарный обмен с производителем еды оказывается неравномерным.
Эти две подсистемы — сфера услуг и сфера производства — оказываются в ситуации, когда переток денег между ними сильно смещён в одну сторону. Из этого следует, что все деньги, которые вращаются в среде производителей сферы услуг, перетекают производителю еды. Просто потому, что еду у него покупают все, а сам он покупает только у некоторых. И пусть по высшему классу, не сдерживая себя, но всё равно только он один.
Даже банкиры, которые, возможно, успеют наодалживать всем денег под проценты, через некоторое время окажутся не у дел: у производителей услуг нет деньги, чтобы вкладывать их в банк, а владельцу робота-крестьянина, напротив, деньги взаймы не особо-то нужны.
Да, владелец робота всё ещё может в обмен на еду предложить всей этой толпе построить ему стоэтажный дворец. А потом второй рядом. Но, увы, есть и второй вариант: можно заказать небольшой группе из числа всех остальных создание робота-строителя. И тогда снова вся толпа окажется не нужна.
Таким образом, «постиндустриальная экономика» через некоторое время схлопнется в полном соответствии с пессимистичным сценарием: тот, кто сумел с человеческого труда перейти на роботизированный, просто выжмет все денежные накопления у тех, кто на него не перешёл. И ведь они даже работниками к нему наняться не смогут — ему просто не нужно столько работников.
Тут следует упомянуть, наряду с «капитализм всегда ищет рынки сбыта», ещё одно часто встречающееся возражение: «эксплуатировать (то есть, присваивать произведённую прибавочную стоимость) можно только человека, а не станок».
Дело в том, что это, опять же, действительно «всегда было верно», но и это «всегда» тоже уже кончается. Всё было именно так до тех пор, пока любому станку требовался работающий на нём человек. Как только человек заканчивал свой рабочий день, станок переставал что-либо производить. Поэтому всю ситуацию можно было представить, как «всё производит человек, а станок лишь катализирует процесс». Однако автономность станков день ото дня повышается, что стремит ситуацию к «точке сингулярности трудовой теории стоимости»: в предельном случае ни один из живущих на Земле людей уже не будет работать за «станком», поэтому придётся либо предположить, что эксплуатируются уже умершие люди, либо, что эксплуатируются роботы.
Совершаемая тут ошибка подобна рассмотренным ранее. Собственнику не нужен сам процесс эксплуатации человека. Ему нужно перераспределение благ в свою пользу. Пока эксплуатация работника является наиболее эффективным способом такового, собственник действительно будет заниматься именно этим. Но если ситуация поменяется, то разве что те собственники, которые готовы на всё во имя следования заветам классиков, продолжат делать то же самое. Однако их довольно быстро зачистит вышеописанный «эволюционный процесс».
Если некий работник производит прибавочной стоимости столько же, сколько миллионы других работников в сумме, эксплуатировать имеет смысл именно его. И неважно, считать ли всё это лично им произведённой прибавочной стоимостью, или же переформулировать теорию так, как это сделано в статье про «сингулярность», и считать, что прибавочную стоимость производит робот, — тут речь не про теоретическое описание, а про реальные цели и реальную выгоду. Оно очевидно выгодно, поэтому делаться будет именно так.
Даже если работников в какой-то момент станет ноль и в теории случиться сингулярность, оно всё равно будет выгодно. Не исключено, даже выгоднее — у роботов, вполне возможно, не будет подобной человеку свободы воли, они не будут протестовать, бороться за свои права, претендовать на свою долю в произведённой ими прибавочной стоимости и так далее. Они будут безропотно отдавать всё произведённое, позволяя собственнику решать, кого отремонтировать, а кого списать в утиль.
Если взглянуть на эту финальную стадию, то она покажется абсурдной: всё в мире производится машинами, но почему-то только часть людей является собственниками произведённого. А ведь они даже не участвуют в процессе. Не вносят никакого вклада. Возможно, они даже на предыдущих этапах ничего не вкладывали, а просто получили всё это по наследству. Почему это всё не общественное достояние, а чья-то собственность? Почему миллиарды людей вымерли или деградировали до каменного века?
Увы, несмотря на всю абсурдность финала, к нему ведут совсем даже не абсурдные шаги. Каждый из которых с неизбежностью вытекает из предыдущего. Действительно выгодно делать производство всё более автоматическим. Действительно это приводит к тому, что всё меньше людей заняты в производстве. Действительно из этого следует, что всё больше людей лишаются средств к существованию. Действительно они перестают быть покупателями. И это действительно приводит к схлопыванию мирового производства и сокращению количества цивилизованных обитателей Земли.
И всё это действительно на каждом шаге приводит к росту благосостояния относительно небольшой группы людей. А поскольку именно это является целью текущей системы отношений, описанный финал абсурден только для тех, кто в эту группу не входит. Для самой же группы — всё отлично. В их распоряжении сколько угодно материальных и духовных благ, а также огромные территории — под личный пляж можно хоть всё побережье забирать. Возмущаться несправедливостью уже особо-то и некому, а потому их положение — гораздо более прочное, чем раньше. В общем, не жизнь, а сказка.
В общем-то, для них это, если проигнорировать некоторые моральные аспекты, скорее оптимистический сценарий — пессимистический он для нас.
Что ещё более печально, если не случится какого-то глобального катаклизма, который всех уничтожит или вернёт в каменный век, движение в сторону этого сценария неотвратимо. Его нельзя прервать волевым усилием. Можно только вовремя свернуть на оптимистическую альтернативу.
Но о ней — в отдельной статье.